Поселок Озерко - типичное "дитя" эпохи "холодной войны", времени, когда в количестве и качестве танков, самолетов, ракет соревновались две системы. В результате по обе стороны океана вырастали все новые и новые военные гарнизоны, порой расположенные там, где Макар телят не пас.
В пятидесятые годы американцы стали отрабатывать варианты воздушного нападения на СССР. У них появились самолеты соответствующих типов с ракетным вооружением. Наша сторона ответила изобретением новейших по тому времени зенитно-ракетных комплексов. Противовоздушная оборона стала отдельным родом войск. На Кольском полуострове к 1 февраля 1957 года был сформирован корпус ПВО.
С 1 октября по 1 ноября 1959 года в обстановке строжайшей секретности из-под Таллина на Рыбачий был переброшен зенитно-ракетный полк, вооруженный 75-м зенитно-ракетным комплексом, тем самым, с помощью которого спустя год под Свердловском удалось сбить самолет-разведчик У-2.
До Мурманска эшелон двигался только ночью. Ночью же погрузился на суда Мурманского морского пароходства и выгрузился на Рыбачьем. И это в октябре-ноябре!
Полуостров встретил новых поселенцев ежедневными метелями, шквальными ветрами и отсутствием жилья. Дороги были такими, какими остались после войны. Новых никто не построил. Выгруженная на берег техника вязла в болотах. Мосты не выдерживали груза машин с ракетами.
В те дни офицеры работали рядом с солдатами, невзирая на звания. Дивизионы срочно выводились на боевые точки и сразу же обустраивались, подгоняемые надвигавшейся зимой и полярной ночью. До прибытия полка на полуостровах дислоцировались пограничные заставы 82-го погранотряда, посты наблюдения и связи Северного флота, батарея береговой артиллерии, стройбат, маяки. "Старожилы" встретили новоселов, помогли обустроиться.
В 1960 году поселок Озерко обозначился рядком сборно-щитовых домиков, называемых в народе "финскими". Появилась первая казарма. Параллельно с деревянными домами начали возводить капитальные каменные здания: в них разместились штаб, школа, столовая, дизельная станция.
Все делалось основательно и надолго. В конце шестидесятых - начале семидесятых в Озерко вырос первый на полуостровах пятиэтажный дом со всеми коммунальными удобствами. Напротив него офицеры и прапорщики в личное время построили первый на полуострове хоккейный корт.
Осиротевшие дома населенного пункта Озерко. 1997 г. |
Был в Озерко и приличный госпиталь. Начальная школа стала средней. Жители гордились своим музеем. В конце семидесятых он ютился в комнатушке при школе, но был богат экспонатами, которыми ветераны-рыбачинцы охотно пополняли его. Скоро музей "вырос": командование бригады отвело для него отдельное помещение.
Теперь настало время вспомнить добрым словом пропагандиста политотдела бригады майора Владимира Лысяка. Во многом его стараниями был создан новый музей, систематизированы экспонаты, налажена просветительная работа среди военнослужащих и гостей поселка.
А баня! Как не вспомнить об этой целительнице человеческих душ? Баня - это святое. В каждом военном гарнизоне она со своей изюминкой. Где картинами разукрашена, где оленьими рогами, где поставлена в таком месте, что дух захватывает. Неудачно срубленная в 60-е годы, озерковская баня совершенствовалась с годами. Особенно хороша она была в начале восьмидесятых годов в бытность начальником политотдела Полянского.
Как-то группа ветеранов, воевавших на Рыбачьем, вернулась в Озерко после похода по местам боев. Встретивший их Полянский провел всех в гостиницу и как само собой разумеющееся сообщил:
- Баня натоплена, ждет вас.
В группе было несколько женщин. Проводили их мужчины в баню, а сами прогуливаются по поселку. Естественно, заходят в магазин. И тут им попадается отличное вино "Старый замок".
- К парку то, что надо, - говорит Полянский.
- А что, ёк макарёк, ни разу в жизни на Рыбачьем не пил вино, все спирт или водку, - поддерживает Полянского писатель Кожуховский.
Купили мы с десяток бутылок и стали думать, как передать парочку женщинам. Тут ветеран Жданов и предлагает;
- Войду в баню. У меня уже справка о старости. Думаю, простят деда, не то видел.
Положили мы Анатолию Степановичу в карманы по бутылке. Постучался он в дверь. Зашел в прихожую. Смотрит, все отделано деревом. Одежда женская висит. Стучит в следующую дверь. А там комната отдыха с пыхтящим самоваром и небрежно разбросанными простынями.
Жданову бы остановиться, оставить вино и уйти. Так нет же, он настырный. Стучится в моечную:
- Девочки, это я. Не бойтесь, у меня спра...
Досказать не успел. Дверь распахнулась. Послышался визг, в лицо полетела вода...
Вот ведь конфуз какой, - ворчал потом Жданов, стряхивая с себя мыльные капли. Обе бутылки были у него в карманах.
- Кто следующий? - давясь от смеха, забавлялся Кожуховский. К счастью, "справок" больше ни у кого не было. Женщины обошлись без вина.
Та баня сгорела при весьма банальных обстоятельствах. Дело было так. Ждали в Озерко высокого военного начальника, который классно делал две вещи: раздавал "фитили" и парился в бане. В день приезда гостя солдат-истопник стал готовить баню с шести утра. К обеду она дышала паром и жаром. Измотанный солдатик смыл с себя сажу и с разрешения дежурного по части пошел отдохнуть. Спустя час на площадке приземлился вертолет.
Едва ступившему на землю генералу доложили о делах военных и между делом о том, что баня готова. А он, сухо со всеми поздоровавшись, пропустил это упоминание мимо ушей и принялся всех, кого ни попадя, ругать. Выпустив "пар", генерал закурил, и тут все увидели, что над поселком поднимается столб белесого дыма.
- Вот те на, кажись, баня загорелась, - произнес в наступившей тишине ветеран службы на Рыбачьем Григорий Журавлев.
- А! Даже баню, и ту не можете истопить! - закричал генерал и, махнув рукой, забрался в вертолет.
Когда прибежали в поселок, баня еще не горела, а только дымила. Заместитель начальника политотдела по комсомолу Владимир Спивчук, орудуя ломом, пытался открыть дверь. Но замок не поддавался.
Прибежал перепуганный солдат. Наконец дверь открыли, и огненная стихия вырвалась на волю. Отчаянные попытки противостоять ей результата не имели.
То был грустный день. Не стало бани. Командиры получили нагоняй от генерала. Начальнику тыла бригады и дежурному по части влетело от комбрига, а солдат-истопник попал на губу.
Озерко - боль всех рыбачинцев. Как трудно рождался этот поселок. Как светло и радостно жил в суровом краю и как тяжело и нелепо умирал...
Даже я, человек невоенный, понимаю, что оружие постоянно совершенствуется. То, что было грозой для блока НАТО в шестидесятые, перешло в разряд исторических экспонатов в девяностые. За годы существования зенитно-ракетные комплексы, находящиеся на Среднем и Рыбачьем, устарели морально и тактически. В конце восьмидесятых - начале девяностых годов их стали сокращать. Но это больше напоминало бегство с поля боя.
Интересно, что приказ на передислокацию, поступал, как правило, или глубокой осенью, или ранней весной. Выбивающиеся из сил солдаты и офицеры героически преодолевали трудности. В заброшенных поселках оставались дома, техника, оборудование. Как будто смертельная удавка затягивалась вокруг Озерко и других гарнизонов.
Командир бригады Александр Гладких до последнего не верил, что заслуженная воинская часть, получившая в боях звание Гвардейской, может быть сокращена. Когда убедился, что от этого не уйти, стал писать письма в вышестоящие организации с просьбой продать оставляемые поселки или передать их в народное хозяйство.
В администрациях Мурманской области и Печенгского района согласно покивали головами, но никто не взял на себя смелость спасти наше с вами добро.
Начальник квартирно-эксплуатационной службы Печенгского района Виктор Васильев со своей стороны тоже стучался куда надо и, не достучавшись, признался мне:
- Жаль, что нет обкома партии. Там бы хоть выслушали.
Осенью 1994 года последняя группа солдат и офицеров покинула поселок Озерко. Наступил период погрома всего, что с таким трудом создавалось годами. В это время проявились худшие черты нашего национального характера - брать все, что плохо лежит, бить то, что не унести.
Озерко достаточно далеко. Там редко бывают дети. Кто же побил стекла в окнах домов? Кто переколотил оставленную мебель? Ответ известен - взрослые дяди. Стыдно, господа!..
От Озерко в восточную часть Рыбачьего ведут две дороги. Местные жители называют их просто: верхняя и нижняя. Верхняя короче, но хуже. Нижняя лучше, но длиннее. Предлагаю проехать той, которая длиннее, и, смею вас уверить, дорога будет интересной.
Прежде всего небольшая историческая справка. В конце XIX века тысячное стадо оленей Печенгского монастыря каждую весну переходило с материка на Рыбачий для отела и выпаса. Прошло время. В 20-е годы нашего столетия рыбачинское стадо насчитывало 5000 голов. Кроме того, постоянные жители полуостровов-братьев держали в своих подворьях крупный рогатый скот (его насчитывалось несколько сотен) и примерно столько же овец. Ежегодная заготовка сена превышала потребности, и оно частично экспортировалось в Норвегию.
Постепенная милитаризация островов в довоенное время и кровожадная война полностью уничтожили оленеводство и скотоводство. Лишь в конце сороковых - начале пятидесятых годов на Рыбачьем и Среднем снова появились коровы. По тундре в тот период бродило около сотни одичавших оленей. Бригадир Владимир Шаригин в 1964 году пригнал на полуострова стадо опытного хозяйства "Восход".
В скобках напомню, что почти одновременно с этим происходило освоение земли частями противовоздушной обороны (ПВО).
Оленеводы построили свою избушку на берегу ручья Морозова. Рядом оборудовали примитивный забойный пункт.
Условия для оленеводства на Рыбачьем почти идеальные. Это сразу заметил приехавший сюда специалист Михаил Варшагович Мкарчян, а проще говоря, дядя Миша. Рыбачинское стадо являлось опытно-производственным. Дядя Миша вместе с другими сотрудниками ставил опыты, отрабатывал методику их проведения и вынашивал научные идеи. А между делом стал кандидатом наук и прирос к месту так, что уже лет десять не выезжает в свою кавказскую колыбель Армению. В норвежской печати его называют "губернатором Рыбачьего".
У "губернатора" идея - создать банк оленьей спермы. Он считает, что это нужное и перспективное дело. Однако поддержки такая идея пока не находит. В наше время люди почти не думают о науке, они хотят есть.
К слову, в шестидесятые-семидесятые годы военных неплохо кормили, и случаи браконьерства на полуостровах происходили редко. Любители же деликатесного мяса действовали по отработанному сценарию: брали бутылку спирта, ехали к оленеводам и меняли ее на мясо. Оленеводы - люди честные: они либо сразу выполняют заказ, а уж потом управляются со спиртом, либо наоборот, сначала пьют, а позже рассчитываются, но никогда не обманывают.
Как-то осенью 1975 года Анатолий Пирожок, Юрий Грейнер и я зашли в избу пастухов. В то время бригадиром был Александр Степанович Терентьев. Покормил он нас мясцом, помог управиться с бутылкой и только после этого скромно поинтересовался, какие у нас проблемы.
"Губернатор" полуостровов М.В. Мкарчян |
Пирожок - свой среди саамов. Он и изложил очень кратко нашу просьбу:
- Степаныч, открытие охоты. Свез бы ты нас в укромное местечко, такое, чтобы и кумжа была.
- Оно можно.
Не успели мы напиться чаю, как пастух, которого звали Петр, уже подогнал к избе две упряжки. Погрузили мы туда свой скарб, который предательски позвякивал стеклом, чем очень волновал Петра, и поехали.
Когда уезжали, Степаныч шепнул мне:
- Пете спиртного не давайте.
- Хорошо, Степаныч.
Олени довезли наш груз, а мы налегке быстро добрались до верховья ручья Полтын-йоки. Быстро разгрузились и давай жать Петру руку. Спасибо, мол, родной ты наш. Счастливо тебе доехать. Петя в ответ тоже жал наши руки, улыбался, но оленей не поднимал. Прощанье явно затягивалось, и мы все понимали из-за чего. Что делать? Хотелось перекусить после дороги.
- Давайте одну бутылочку - и всё! - предложил Грейнер. Открыли консервы, бутылку "московской" и распили ее на четверых. Пете почему-то этого хватило. Он тихонько улегся рядышком с оленями и уснул. Мы разбили лагерь, приготовили ужин и только открыли бутылку, как пастух уже был рядом. Распили - и он опять "под бока" к оленям.
Второй день был официальным днем открытия охоты. С утра мы как заправские охотники побегали по сопкам и с одной уткой на троих вернулись в лагерь. Петя нас ждал. С деловым видом он сказал:
- На работу пора. Похмелите и поеду. А не то бригадир заругает.
Как не похмелить человека, а тут еще считай охоту открыли...
Когда мы начали стрелять из ружей по консервным банкам, Петя вновь проснулся. Соображая, где он есть, долго смотрел на нас. Потом подошел, выпил бутылку пива и протянул руку к ружью:
- Дайте я!
- Да ты же на ногах не стоишь.
- А вы поддержите.
Поддержали. С двух выстрелов он поразил все банки.
Уехал от нас пастух только через трое суток. Нет, не потому, что водка кончилась. Просто в то утро у меня родилась идея. Я сказал, что похмелиться дам только тогда, когда доедем до бригады. Ехать пришлось с бутылкой в руках.
Сейчас на полуостровах военных стало меньше, а территория превратилась в большой проходной двор. И бьют здесь бедных оленей из всех видов стрелкового оружия.
Дядя Миша поселился в одном из домов бывшей "четверки" и вместе со своим тезкой, нынешним бригадиром оленеводов Герасимовым, ведет настоящую войну с браконьерами. Естественно, "потери" несет только одна сторона. Не надо объяснять какая.
При всей бедности оленеводы всегда угостят чаем и удивительно вкусным мясом. Подкрепиться надо, так как до следующей жилой точки 57 километров. Впрочем, это сегодня, а путешествуя лет этак сто назад мы могли попасть в гости в одну из финских семей, которые безбедно жили в богатом пастбищами урочище между ручьями Морозова и Полтын-йоки.
Бывший пограничник Иван Ромашов рассказывал:
- В тридцать девятом мы пришли на это место оборудовать заставу. Ну прямо рай какой-то. Травка, цветочки, коровы бродят. Ближе к ручью стоят два-три дома. На пороге одного из них лежит черный кот. Собачка подбежала к нам, принялась "ругать". И никого вокруг. Потом выяснилось: жившие там финны бросили все и убежали на свою сторону границы, в Пумманки.
Вот еще осталось в памяти: недалеко от финских домов были остатки казарм. Ходили слухи, что в восемнадцатый - двадцатый годы казармы принадлежали интервентам.
А рыбы сколько! Ложки-тарелки, бывало пройдешь по ручью с удочкой - и форельки с полведра..."
Подтверждаю, что Ромашов рассказывает не рыбацкие байки. В 1976 году сам видел, как матрос теплохода "Канин" Виктор Пономарев в небольшом озере часа за четыре поймал на удочку около трехсот форелин.
Впрочем, речь не о рыбе. Нас ждет гора Мотка. Она вторая по высоте на южном побережье Рыбачьего (285 метров). По пути к ней обратим внимание на остающуюся справа высоту Рока-Пахта. Во время второй мировой войны у подножья этой высоты занимала позиции сводная батарея, которой командовал будущий генерал-лейтенант Яков Скорбов. В ответ на посылаемые артиллеристами снаряды горные егеря "испахали" все вокруг бомбами. Но прошло время, и брустверы воронок от бомб стали питомником отличной морошки.
Гора Мотка не могла не привлечь внимание противовоздушной обороны. Волею тактики и стратегии, на беду солдат, офицеров, и их жен, в шестидесятые годы туда был определен один из зенитно-ракетных дивизионов. Прежде чем подняться на гору, снимем шапку перед теми, кто затащил на нее ракеты, кто нес боевые дежурства, - выше на Рыбачьем и Среднем никто не служил!
Когда стоишь на высоте триста метров, а внизу море, то совершенно не принимаешь во внимание пологие скаты горы. Кажется, пройдешь десять-двадцать метров - и обрыв. А когда ветер толкает тебя в спину к этому обрыву, появляется страх. Возникает желание уцепиться за что-нибудь и вжаться в скалы. Это летом, а зимой? Сколько раз я был на Мотке в то время, когда там нес службу дивизион, и постоянно поражался условиям жизни людей (они на грани возможного) и неописуемой красотой открывшейся взору панорамы. Тут всё на виду, от едва заметного вдали острова Кильдин до входа в Печенгский залив.
В годы войны на горе Мотка был командно-наблюдательный пункт. В книгах Константина Симонова он назван "орлиное гнездо". Сегодня о наблюдательном пункте напоминают лишь аккуратно выложенные замшелые камни.
С горы отлично видна губа Эйна, тоже одно из красивейших мест на полуостровах. Издревле губа славилась семужьими уловами и сочными травами. По переписи 1888 года на ее побережье проживало 10 финнов. Но не спешите искать фундаменты их домов. Они уничтожены войной. Люди в серых шинелях стали обживать Эйну с мая 1940 года, когда туда был передислоцирован 135-й стрелковый полк. С 1941 по 1944 год Эйна являлась главной базой снабжения рыбачинского гарнизона. В бухте стараниями саперов был устроен причал, который одним концом опирался на остов потопленного корабля "Персей". Торчащие из-под ила шпангоуты этого исторического судна при отливе видны и сегодня.
Генерал-лейтенант Я.Д. Скробов у остатков первенца советской морской науки судна "Персей". 1978 г. |
На правом берегу реки Эйны есть кладбище. Это тоже памятное место. Здесь похоронены 27 матросов и офицеров, погибших во время войны.
С Эйны на восточную часть Рыбачьего можно добраться двумя дорогами: либо через полуостров по знаменитому "зубовскому тракту", либо вдоль берега по бездорожью, где (будьте уверены!) никого, кроме оленей, не встретишь.
Долой сомнения. В путь по бездорожью!
Осень 1986 года. Солнечный погожий день. Мы с мурманским поэтом, писателем и краеведом Владимиром Смирновым прощаемся с замполитом пограничной заставы капитаном Юрием Корнюшенковым. Капитан здорово помог нам, подбросив до Эйны на УАЗике. Он предлагает:
- Что вы ноги бить будете? Я еду на маяк, подброшу вас до Цып-Наволока. В пути форельки подергаем.
- Да-да, - трясет бородой Смирнов, но не перестает укладывать свой походный рюкзак.
Я его понимаю. Вчера в Озерко мы немного побаловались спиртным, и топать по горам да перевалам четыре десятка километров теперь будет тяжеловато. Но отступать нельзя, иначе эта часть полуострова так и останется необследованной.
Юрий перевез нас через брод на реке Эйна. Последний раз попытался "соблазнить" УАЗИКОМ, но не сумел и уехал, пожелав успеха. Мы с Владимиром двинулись к самой высокой на Рыбачьем горе, имеющей на карте отметку 299,5 м.
Дорога, что ведет от Эйны до губы Моче, ни под какое определение не подходит. Это что-то среднее между оленьей тропой и давним следом от вездехода.
Петляя по горным отрогам и болотам, тропа-след приводит нас к ручью и губе Моче. Путь нелегок. Владимир шутит:
- Знаешь, вместе с потом вышел и спирт. Давай перейдем на здоровый образ жизни и опустошим то, что у нас есть, только тогда, когда придем в Цып-Наволок.
Я согласно киваю головой, хотя знаю, что ни капли спиртного мы до конечной точки похода не донесем. И при этом вспоминаю кума Валерия Богданова, который по такому поводу говорил: "Где ты видел, чтобы у собаки на шее колбаса висела?".
Ручей Моче на вид невзрачный, но рыбный, в чем Смирнов тут же смог убедиться. В тот день, пройдя вдоль ручья до озера Моче, мы наловили килограммов десять кумжи и форели. Обследовали хорошо сохранившийся самолет типа "спитфайер", нашли еще один, предположительно "харрикейн".
Вернувшись, принялись за тщательное обследование губы. Место оказалось очень интересным. Горный ручей здесь как бы рассекает гранит и не течет, а вырывается к Мотовскому заливу. Справа от него находятся большие песчаные наносы и лужайки, вдоль и поперек истоптанные оленями, а слева - скалистые сопки. А берег губы обрывистый, малопригодный для осушки поморских судов.
Губу и ручей называют по-разному: кто Моче, кто Моча. В переводе с финского "Моччесь" значит "красивый", и стоит позавидовать тому, кто первым так метко назвал эту местность. Из истории известно, что поселение на Моче возникло в 1890 году. По-видимому, этот пятачок земли много людей прокормить не мог, ибо в 1909 году в губе было зафиксировано только два двора. Предположительно там жили норвежцы, которые по каким-то причинам оставили насиженное место в 1926 году.
Тщательно обследовав губу, мы нашли места расположения построек, обломки домашней утвари, поржавевшие гвозди. Вот и все, что сохранило время.
Ночевать остались на берегу ручья и отлично отоспались под его говорок.
Утром, рассматривая карту, Смирнов рассуждал:
- Интересно, почему это мыс называется Монастырский? Название намекает, что он относился к владению Печенгского монастыря. А может, там постройки монастырские были? Опять же, обрати внимание, мыс Монастырский, а губа за ним Корабельная и три Корабельных ручья. Видно, подходящее для жизни место было. Неторопливо пробираемся по скалам к Монастырскому мысу. Со стороны берега Мотовский залив кажется тихим и невозмутимым.
- Не хватает поморских карбасов да яхт под парусами, - замечает Владимир.
Монастырский мыс и губа Корабельная выглядят так, будто только что сошли с картины талантливого художника. Среди скал, подкрашенных зеленью трав и сединой ягеля, золотым мазком смотрится песчаная береговая полоса. На пути то и дело встречаются каменные кладки, свидетельствующие о хозяйственной деятельности человека.
На прибрежной террасе стоят осиротевшие постройки. По рассказам рыбачинских старожилов в конце пятидесятых годов двадцатого столетия в губе был построен то ли маяк, то ли станция контроля за движением судов в Мотовском заливе. Вскоре после постройки выяснилось, что произошла ошибочка и объект никому не нужен. Финал: все побито, разграблено, захламлено. Смирнов вздыхает:
- Что с нами стало? Почему такое отношение к труду, к земле? Ну не нужно это военным. Взяли бы и передали рыбакам. Жили бы, себе и другим пользу приносили. Так нет же, все надо превратить в хлам. Ай, да что я говорю, тут целые поселки - под корень. Ох, нет хозяина у землицы. Нет!
Удовлетворив любопытство, мы направляемся из губы Корабельной на мыс Гордецкий.
В 1942 году этот мыс увидел с моря командующий Северным оборонительным районом Северного флота генерал-лейтенант Кабанов. В своем дневнике он записал: "На вершине одной из скал торчит черный деревянный крест-веха, похожий на памятник погибшим морякам. Он стоит на мысу Городецком".
Мыс Городецкий - самая южная точка полуострова. Каменным исполином поднимается он из морской пучины на высоту 238 метров. Скалы темные, неприветливые. Обойти бы их по тропе, но соблазн найти то, что осталось от креста, велик, и мы лезем наверх. Вот он - самый краешек Рыбачьего. У ног - обрыв, а за спиной, насколько глаз хватает, холмы да сопки. Игрушечным кажется кораблик, выходящий из Ура-губы.
Без труда находим место расположения креста. Оно обозначено каменным гурием высотой метра в полтора. (Гурий - пирамида, выложенная из камня, как правило, на вершине сопки. - Авт.). В центре - остатки дерева. То, что сохранилось от креста, лежит на камне в виде полуистлевших деревянных плах. Бережно все осматриваем, ищем надписи.
- Есть! - радостно восклицает Володя. На седом дереве сквозь замшу лишайника еле просматриваются цифры "1705" и две буквы: "..Г..И..." Все. Больше мы, как ни старались, ничего понять не смогли. Предположим, что крест был установлен в 1705 году. Кем? В честь чего? Это останется вечной загадкой.
В 1942 году кресту было 237 лет. Лазанье по скалам измотало основательно, и мы заспешили к еще одним развалинам Рыбачьего, на мыс Шарапов. В пути Владимир меня просвещал:
- Вот не помню, с какого уж языка Шарапов переводится как "Разбойный мыс". И ты смотри, какое место! Темные скалы, ущелья... Тут и без разбойников страх пронимает, а если представить, что здесь спрятались дракары викингов (Драккара - тип судна. - Авт.) и ждут, высматривают добычу...
За разговором не заметили, как дошли до мыса. В довоенные годы здесь стоял пост наблюдения и связи Северного флота. В годы войны пост усилили, и он исправно служил делу защиты Заполярья до победы.
Точно неизвестно, когда поступила команда "законсервировать" пост, зато мы знаем, что за ней последовало. Хорошо обустроенный объект с жилыми домами, дизельной станцией и рубленой из брусьев баней закрыли, повесили на строения замки. И опять пришлось удивляться.
- Ты посмотри: даль несусветная, дорог нет. Кто же стекла в домах поколотил? - спрашивает Смирнов. - Ненависть у нас какая-то к стеклам.
Мы разбили палатку у бани и, сидя у костерка, долго наблюдали, как одеваются в темное одеяние берега Мотовского залива. В наступившей темноте мигали навигационные огни, им вторил маяк у входа в Кольский залив. Шумело море.
Писатель и краевед В. Смирнов (слева), старожил Рыбачьего капитан Ю. Корнюшенков (в центре), фотограф Б. Вирин. Полуостров Средний. 1980 г. |
Проснулись мы, едва заалел рассвет. Выбрались из палатки и рты разинули от удивления... В губе плескался человек. Он нырял в набегавшую волну, отплывал от берега, затем ложился на воду и ждал, когда его вновь выбросит на песчаную отмель.
На берегу лежали аккуратно сложенная одежда и гитара. Мы с Владимиром покрутили головами - вокруг никого не было. Кто же он, таинственный пловец? Как попал в этот дальний край, в закрытую пограничную зону?
- Давай спрячемся и понаблюдаем, - предложил я.
- Да он нас уже видел. Сюда нельзя приплыть морем. Значит, топал мимо нашей палатки. Кто же это может быть?
Смирнов стал терзать свою бороду.
Признаться, за все годы скитаний по полуостровам я впервые увидел человека, который с таким удовольствием купается в Баренцевом море.
- Давай чай соображать, - предложил Владимир, - пловец намается, чай как раз нужен будет.
Не успели мы вскипятить воду, как человек вышел на берег, подхватил гитару, одежду и стал подниматься к нам. И тут Смирнов бросился к нему со словами:
- Боря! Черт водяной! Вот уж не ожидал тебя увидеть! Знакомься, Миша, это Борис Нивин, подающий надежды поэт. Борь, да как ты здесь оказался?
- От пограничников узнал, что вы идете берегом. У меня выходной на маяке, вот и решил встретить. Заодно посидим у костерка, я соскучился по людям.
Борис присел к костру, достал из рюкзака литровую фляжку:
- Вот, собственного изготовления. На золотом корне настояна. Я-то в последнее время не очень, но с вами за встречу, да еще в таком месте, с удовольствием!
Выпитое грело изнутри. Восходившее солнце ласкало лицо, серебрило воды Мотовского залива. Володя и Борис говорили о стихах. Вернее, Смирнов уговаривал Нивина почитать что-нибудь из вновь написанного. Тот долго отказывался, наконец сдался:
- Ладно, для хороших людей я спою свои песни. Только прошу не судить строго. Может быть, нескладно, но от души. Зазвенела гитара.
Время и ветер,
Навеки развейте
Минувших печалей дым.
В лютую стужу
Сердце не тужит,
Греясь под светом
Полярной звезды...
Закончив песню, Борис прижал ладонью струны, задумчиво посмотрел на противоположный берег залива и вновь запел:
Полжизни прожив в необъятных краях,
Навек полюбив тишину,
Однажды уеду на дальний маяк,
Как некогда князь на войну.
Вся в черном, махнет мне
С причала рукой
Княгиня, отрада моя!
В далеком тумане
Возникнет Рыбачий,
Родимая наша земля.
И лето раскинет цветные ковры
Из мхов и полярных берез.
Откроются сердцу иные миры
За миром, знакомым до слез.
Я буду часами
Бродить в тех мирах,
Тень счастья в ладони ловя.
Покоем и волей
Одарит Рыбачий,
Родимая наша земля.
Я слушал песню и думал: вот еще один человек покорен этой суровой землей. Что-то есть в этих скалах, чистейших реках и ручейках, в прижавшихся к камням березках. Какая-то чарующая сила обволакивает душу и не отпускает. Помню, как-то строитель Кислогубской приливной электростанции Лев Борисович Бернштейн сказал:
- Души погибших пестуют Рыбачий... Это священная земля с вековой родословной.
..И тысячи истин пройдут предо мной,
И тысячи лиц и имен.
Я буду, как ангел, парить над землей,
В планету живую влюблен.
И если однажды
Влечу я в ваш дом,
Вам песнями душу целя, -
Со мной в ваше сердце
Ворвется Рыбачий,
Родимая наша земля!
- Спасибо, Боря, спасибо, родной. За душу взяло, значит, хорошо написано, от души и для людей. Я, грешным делом, истопал весь Кольский полуостров, а вот тянет на Средний и Рыбачий. Здесь живут люди особого склада. Нет в них червоточинки. Здесь, как нигде, ценится дружба, взаимовыручка и доверие, - сказал Володя.
- И еще: народ здесь немногословен, - добавил Нивин. - Возьми оленеводов, слова взвешивают, как лекарство в аптеке.
- Да-да. То же самое поморы, - поддержал его Смирнов.
- Не в почете у них многословие, зато скажут, как линейкой отмерят.
Тот день мы полностью посвятили мысу Шарапов, ну и, конечно же, поэзии.
От мыса Шарапов до Цып-Наволока есть что-то, напоминающее дорогу. По ней мы и засеменили, уже мало обращая внимание на приевшиеся горные пейзажи. Прошли километров десять, Владимир вдруг остановился и сказал:
- Смотрите, по карте справа мыс Баргоутный. Баргоутом в старину называли наружную обшивку деревянных судов. Давайте побываем в этом месте.
- Что ж, пошли, - нехотя согласился я.
Вышли на совершенно лысый мыс. На севере увидели башню маяка, в нескольких километрах от него - силуэт подводной лодки. На восток, ближе к острову Кильдин, скопились суда рыбаков. Мы присели у самого обрыва.
Баргоутный впечатляет. Темные шиферные пласты Природа изогнула, смяла, превратила в замысловатые желоба, сферические арки, вертикальные утесы. По расщелинам, в зоне недосягаемости волн, растет золотой корень.
- Да, - подытожил какие-то свои мысли Смирнов. - И вправду, иначе чем Баргоутный мыс не назвать.
Насколько наблюдательный человек! Ведь действительно природа выгнула каменные пласты так, что они напоминают обводы корпуса судна.
Прежде чем отправиться в дальнейший путь, совершим небольшой экскурс в историю.
В 1594 году участники экспедиции Баренца собирались на острове Кильдин перед походом в Арктику. Торопился на остров и некто Ян Гугейн. Несмотря на это, проходя мимо Рыбачьего, он все же заметил, что берег полуострова, будто город большой, до такой степени заселен. А теперь на берегу пусто. Мы находимся на "проспекте" вымершего "города". В путь...
От Баргоутного, через обширную долину, дорога выходит к губе Типунова. Бухта небольшая, с двумя впадающими в нее ручейками - Типунова и Пузырева. Смирнов проверил ручьи на предмет рыбы, и не без успеха.
Известно, что в XVII веке в бухте существовало селение, состоящее из 21 избы. Сейчас о нем напоминают лишь более буйная трава на местах домов и огородов да каменные кладки непонятного назначения.
Нанизав на подвернувшийся кусок проволоки пойманную рыбу, мы форсировали ручей и вышли к губе Корабельной. Некогда это было одно из самых густонаселенных мест на Рыбачьем. В "Путеводителе по Северу России" (С.-Пб., 1898. С. 78) читаем: "На восточномъ берегу Рыбачьего полуострова рядомъ с Ципъ Наволокомъ находится губа Корабельная, вь теченiе долгаго времени оживлявшаяся деятельностью факторiи, основанной здесь С.-Петербургскимъ купцомь Паллизеномъ, перешедшей затемъ к купцу Зебеку и от него къ обществу "Рыбакъ". Корабельная факторiя оставила въ нашихъ мурманскихъ и беломорскихъ промыслахъ заметный следъ своей деятельности примененiемъ къ лову сельдей и мойвы американскаго невода-кошелька и введенiемъ въ употребленiе морозниковъ для сохранения наживки".
Это было, а в период нашего путешествия население Корабельного представляли два человека - Николай Вербанович и его жена Аннушка. Добрейшие люди! Не успели мы до порога добраться, как в руках у Аннушки уже появилась литровая банка парного молока, надоенного от личной коровы. И мы пили молоко, сидя на пороге, радуясь солнцу, окончанию похода и гостеприимству незнакомых людей.
В гостях у последних жителей губы Корабельной Анны и Николая Вербановичей |
На второй день в Корабельное прибыл на машине еще один краевед и любитель походов - Сергей Карпенко. Машина, на которой он приехал, возвращалась в Мурманск. Владимир Смирнов воспользовался этой оказией и вернулся домой. Уезжал он с сожалением. И тому была причина. Николай Вербанович пообещал нам показать нечто интересное, находящееся на берегу Корабельной губы.
Утром Николай уехал по делам в дивизион ПВО. Поджидая его, мы слушали рассказ Анны Ивановны:
- Мы-то сами из Белоруссии. Сюда судьба забросила в 1966 году. Ох и красиво же кругом, привольно, тихо, никто тебе на мозоль не давит. Эти дома построили военные. Мы для них работаем. Поначалу тут две семьи было. Стали мы, значит, обживаться. Корову купили, овец, огород завели. Вот что я скажу: жить здесь можно, на всем своем.
Аннушка вдруг умолкла, прислушалась.
- Кажись, Николай Яковлевич едет.
Как мы с Сергеем ни напрягали слух, ничего, кроме шума моря, не услышали. А хозяйка продолжала:
- По молодости я столько грибов да морошки заготавливала, что всем хватало. Счас что-то ноги стали подводить.
- А в город не собираетесь перебираться? - поинтересовался Сергей.
- Ой, да что вы! Шумно и душно там. Правда, ходит слух, что сократят нас скоро. Что ж, попросимся на маяк, будем там работать.
Подъехал Вербанович. С ним замполит зенитно-ракетного дивизиона майор Сергей Горощенко. Вместе отправились на мыс, стоящий слева от бухты.
По южному склону мыса хорошо видны остатки домов и даже что-то отдаленно напоминающее дорогу. Вербанович, не обращая на это внимания, ведет нас по берегу.
- Вот смотрите, - он показывает на большой каменный гурий с грубо сколоченным крестом возле него. - А это самое интересное.
Мы видим сланцевую плиту, вросшую в землю у подножия гурия. На плите - еле заметные надписи. Нас охватывает азарт. Мы с Сергеем забываем про все и начинаем ползать вокруг плиты, радуясь каждой прочитанной букве. Постепенно время отступает, и мы читаем: "карабль волга купцофь савиныхь 1831 шки: ни: тюлефь и м прикащiкь василiй гуляева города осташкова м д засолщики василей покиди".
Присевший рядом Вербанович рассказывает:
- Эту надпись мне показали еще лет десять назад. Тогда говорили, что тут затонуло судно купца и он таким образом увековечил память о нем.
Тщательно обследуем гурий, территорию вокруг него. Надписей больше нет, но рядом с гурием - круглой формы возвышенность, чуть поодаль - фундамент от какой-то постройки. Сергей выдвигает интересную версию:
Каменный гурий на мысе Сергеев. 1995 г. |
- Послушайте, а не Аники ли могила перед нами? Смотрите, вот круг, где с ним дрался монах.
- Похоже, но круг-то уж очень маленький, как в нем драться? - сомневается Горощенко.
О том, кто такой Аника и какое отношение к нему имеет каменный круг, будет рассказано позже. А пока Вербанович забрался на самую верхнюю точку мыса. Зовет нас:
- Поднимайтесь. Тут для вас еще одна загадка есть. Не пошутил Николай. Задал загадку, над которой мы бились долго. А находилось на сопке вот что. В трех местах в гранит были вмурованы кованые металлические шкворни, а в них вставлены кованые же кольца. Сильная ржавчина наводила на мысль о том, что изделия старинные. По выработке в отдельных местах было видно, что раньше кольца использовались, вот только для чего?
- Наверное, суда швартовались, - предположил Вербанович.
- Нет, - возразил Карпенко. - Зачем швартоваться у скалы, когда рядом удобная бухта? Может быть, шкворни остались от особой экспедиции статского советника Собещанского, который в 1877 году проектировал здесь устройство порта?
- Все равно нет смысла, - покачал головой Горощенко.
Смысл обнаружился только в 1995 году, во время международной экспедиции, в которой участвовали норвежцы, голландец и автор этих строк. Экспедиция нашла на мысу около 40 могил людей каменного века. То, что мы принимали за могилу Аники, не являлось таковой на самом деле.
А для чего предназначались таинственные кольца в скале, стало понятно лишь после того, как мы спустились на северную сторону мыса. Природой там создан поднимающийся вверх каменный желоб. А в нем руками человека - остатки вешал для сушки рыбы, выложенные камнем столешницы и когда-то заготовленные впрок торфяные стога. Какую же роль во всем этом играли кольца?
Таинственные кольца |
Оказалось, мы видим цех по обработке китов. При помощи колец убитых животных помещали на каменный желоб. А там разделывали, вытапливали жир.
Расцвет китового промысла на Кольском полуострове приходится на восьмидесятые годы XIX века. В то время в Ара-Губе и Ура-Губе работали заводы по обработке китов. Следовательно, устройство отдельного цеха в губе Корабельной было вряд ли необходимо, ведь отсюда до Ура-губы не такое уж большое расстояние. Тогда почему же цех здесь? Чей он?
В записных книжках мне удалось найти запись рассказа финна Акселя Кельмисалми: "Помню, в губе Эйне жил финн Пипало. Крепкий был мужик. В Цып-Наволоке припоминается мой товарищ Хокун. Его отец Оен Лакман имел недалеко от поселка китобойку. Раз я там был. Обратил внимание, что работают на промысле и забое в основном дети Лакмана: Артур, Рейтар, Лейфе, Хокун и их сестра".
Вот кто пользовался загадочными кольцами на скале. Вот кому принадлежал цех.
Кстати, мыс, о котором мы говорим, называется Сергеев. И название это с глубокими историческими корнями. Известно, что в бухточке, расположенной рядом с мысом, в 1608-1611 годах было становище Сергеево, а в нем изба Власка Гаврилова да Семейки Сорохи, колян.
